Высохшая мумия

Активно включились в процесс определения характера процессов, имевших и имеющих место в Древнем мире или в современную эпоху, российские исследователи (Е. Черняк, Б. Ерасов, А. Седов, В. Якобсон и другие). Последний отметил полную несостоятельность теории «умирающей» культуры Шпенглера, считая, что культура возникла и существует уже на стадии первобытности, тогда как цивилизация возникает на уровне лишь развитого общества, при котором стало возможным произвести достаточно средств существования, чтобы содержать и обслуживать усложнившуюся и разросшуюся культуру (государство, аппарат управления, войско, писцов, художников, ученых, служителей религии и т. п.). «Можно поэтому сказать, что культура есть всё то, что не есть природа, и это – самое правильное и исчерпывающее определение». Хотя считаю, что и природа – часть нашей единой культуры: это тем очевиднее, чем сильнее наука. Строго говоря, великие культуры не рождаются и не умирают, они кристаллизуются и видоизменяются. Меняются условия существования человечества, его экономическая и политическая, культурная и языковая, религиозная и моральная, биологическая и материальная, духовная и образовательная среда обитания – а с ними, совершенно естественно, иными становятся человек, общество, государство и его культура.

Да и что с чем сравнивать? Какие страны включать в обзор? Ясперс, к примеру, полагал бессмысленной попытку охватить ход истории в целом. Он считал, что Европу следует сопоставлять с Китаем и Индией, но никак не с Азией. Напротив, Шпенглер рисовал в воображении величественную концепцию Африкаазии. Другие же грезили об Атлантиде. Хотя все они и понимали бесплодность механического деления культурного мира, но тем не менее (вольно или невольно) противопоставляли один мир другому. Ясперс писал: «Мир Передней Азии и Европы противостоит в качестве относительной целостности двум другим мирам – Индии и Китаю. Запад являет собой взаимосвязанный мир – от Вавилона и Египта до наших дней. Однако со времен греков внутри этой культурной сферы Запада произошло внутреннее разделение на Восток и Запад, на Восточный и Западный мир. Так, Ветхий Завет, ирано-персидская культура и христианство принадлежат, в отличие от Индии и Китая, к Западному миру – а ведь это Восток. Области между Индией и Египтом всегда испытывали индийское влияние – эта промежуточная область обладает неповторимым историческим очарованием, однако при этом она не поддается простому, обозримому и правильному членению в рамках всеобщей истории».

Он же ввел понятие «осевого времени» и «осевых народов», отнеся к осевым тех, кто, по его мнению, заложил «основу духовной сущности человечества и его подлинной истории» (китайцы, индийцы, иранцы, иудеи, греки). Египтская и шумеро-вавилонская культуры отнесены им к осевому времени. Но они, утверждает Ясперс, «не испытали метаморфоз», не знали преобразующей рефлексии, давшей возможность сделать прорыв в будущее, поэтому иные из них были когда-то уничтожены, другие же оттеснены на обочину мирового исторического процесса. Если в этих словах и есть доля истины, то это истина – относительная. Время, словно гениальный шахматный игрок, избирает свою собственную стратегию в разыгрывании партий человеческих судеб и обществ.

Древние каменные террасы

Не хотелось бы противопоставлять то, что пребывает в тесной и неразрывной связи. Не хотелось бы выступать в роли своего рода фокусников-иллюзионистов истории, в роли «исторических Кио». Ведь у богини истории Клио другие задачи. Люсьен Февр в «Битве за историю» писал о подходах Тойнби и Шпенглера: «Атмосфера, пронизанная дрожью перед величественной громадой Истории; чувство сенсации, вызванное у доверчивого читателя внушительным образом всех этих тщательно пронумерованных цивилизаций, которые, подобно сценам мелодрамы, сменяют одна другую перед его восхищенным взором; неподдельный восторг, внушенный этим фокусником, который с такой легкостью жонглирует народами, обществами и цивилизациями прошлого и настоящего, тасуя и перетасовывая Европу и Африку, Азию и Америку; ощущение величия коллективности судеб и человечества и ничтожества отдельной личности, но вместе с тем и ее значимости, ибо следуя руководству Тойнби, она обретает способность обозреть одним взглядом двадцать одну (ни больше ни меньше) цивилизацию, которые составляют основу человеческой истории… А это всеведение, эта сверхуверенность в себе, эти объяснения столь исчерпывающие и толковые, что, прочитав всего полсотни страниц, приходишь к выводу, что до сих пор ты ничего ни о чем не знал, – и тут тебя охватывает лихорадочное желание научиться всему заново, ибо только теперь перед тобой открывается решение стольких редкостных и диковинных загадок… Но если не поддаться искусительным чарам, если отвергнуть сентиментальную позицию верующего, присутствующего при богослужении, если беспристрастно взглянуть и на идеи Тойнби, и на выводы из них, – то что нового мы, историки, увидим во всем этом? Подлинно нового, такого, что заставило бы нас пересмотреть наши убеждения, отречься от наших методов и принять методы Тойнби? Могут ли нас привлекать эти заманчивые фейерверки, эта извращенная страсть к неожиданным аналогиям, к столкновениям между разнородными фактами, идеями и точками зрения – словом, все то, что мы уже заметили у Шпенглера?» Февр далее отвечал отрицательно на поставленный им ранее вопрос, отводя Тойнби место хориста («его обладатель может рассчитывать разве что на место среди хористов»), себя же относя к последовательным эволюционистам. Как разобраться в калейдоскопе?