Можно ли говорить о трансформации тюрков во времени? В XII и XIII вв. эти люди с длинными косичками, выступающими скулами, раскосыми миндалевидными глазами считались образцом человеческой красоты для эстета-мусульманина. И действительно, мы любуемся ими на иранских миниатюрах и газневидских фресках!

Их характер не менее интересен, и суждения о нем не более благоприятны. Чаще всего негативные оценки были результатом страха, презрения или ненависти. Это – люди гордые и вспыльчивые, алчные, хитрые, коварные, жестокие, склонные к грабежу. «Они превосходят в жестокости и варварстве все, что только можно себе представить». «Они не варят пищу, а мясо хранят, положив его на спину лошади и прижав ногами». «Их породили нечеловеческие существа. Под маской человека таится звериная жестокость». Так пишут Марцеллин и Иордан о гуннах, эти выражения почти слово в слово повторяет Матвей Парижский в описании монголов Чингисхана. Конечно, эсхатологические черты связаны с нашествиями и, возможно, в них отражаются видения Жоэля: «Неизвестный доселе народ выступил против моей страны… Идет истребление, земля лежит в трауре… Близится день гнева Иеговы… Это – народ, подобного которому не было никогда… перед ним все пожирает огонь, за ним все горит пламенем».

Здесь есть и правда, и вымысел, справедливые комментарии, иногда непонятные, иногда специально драматизированные, есть неверные суждения, которые вошли в обиход. Что мог думать рафинированный римлянин эпохи декаданса о людях, которые из уважения к воде, из боязни осквернить ее, не хотят мыться и чистить свои вещи и одежду, по крайней мере не приняв заранее многих мер предосторожности? Было ли большим преувеличением говорить о «нечеловеческих существах, которые рыскают в пустыне» и порождают людей, а те высокомерно утверждают, что они произошли от совокупления волка и лани или от других самых разных животных, чьи матери зачинали потомство в болотах и пещерах? Широко известен анекдот о куске мяса, зажатого между ягодиц мужчины и спиной лошади, и в этой истории сквозит глубокое презрение. Любой всадник знает, что невозможно, не поранив при этом коня, положить мясо под седло прямо на кожу животного; и гуннам действительно приходилось питаться, не слезая с лошади, мясом, которое они доставали, но из седельной сумки.

Свирепость их вторжений, сопровождающихся резней, ужас, который они наводили, жуткие легенды, которые сами же и распускали, чтобы посеять всеобщий страх, – однозначны. Они убивали безо всякой жалости, а их нервы должны были быть железными, чтобы с таким хладнокровием проливать чужую кровь, впрочем, как нам кажется, они делали это без особой изощренности. Ведь пытки не свойственны варварам – это изобретение людей высокоцивилизованных. Может быть, дело в отсутствии чувствительности или воображения? Массовое истребление не пугало их. Они считали, что лучше убить, чем погибнуть, и что их жизнь напрямую зависит от смерти других.

Живя в лоне природы, они знали ее законы, они усвоили, что жизнь рождается из смерти, что она не длится вечно, потому что существуют пожиратели и пожираемые. Да, они меньше других боялись смерти и предпочитали погибнуть на поле битвы, чем в постели. Смерть, говорили они, есть «необходимость». Но это были люди, обладавшие чувствами, которые могли быть глубоко человечными. Вот как прочувственно говорит Бильге-каган о смерти своего младшего брата Кюльтегина: «Мои глаза, которые все видели, стали слепыми; мой разум, который все понимал, помутился… Если из глаз льются слезы, если из души и сердца рвутся рыдания…» А сын правителя выгравировал на погребальном памятнике отцу такие слова: «Улетел мудрый каган. Когда приходит лето, когда вверху поднимается радуга, когда в горах пробегает марал, я думаю о тебе…» Приведем еще один пример: сдавленный отчаянием крик одного племенного вождя, который выразительнее длинной речи: «Ты ушел на войну, и с тех пор я больше не видел тебя, мой сын, мой лев!»

Какими же тюрки были воинами и какова была их тактика ведения войны?